Последняя Золушка  - Наталья Костина

Навсегда — это мерзко мокрая простыня под тобой.

И запах, который ты будешь временами ощущать уже взрослой, через любые, даже самые сильные духи.

Навсегда — это холодная мамина рука… и еще одна холодная рука — какой-то чужой тетки на кладбище, где твою маму хоронят, а тебя взяли потому, что «так положено», хотя ты совсем, совсем не хочешь ЭТОГО видеть!

Навсегда — рассыпающаяся, сухая, мертвая земля в руке и такое же мертвое, желтое, ненастоящее лицо… которое НЕ МОЖЕТ быть маминым! И казенный, самый дешевый картонный гроб, и табличка с номером вместо креста…

Навсегда — когда хочется забыть все это… И жить не назад, как все время почему-то получается, а вперед — принимая на место того, что до сих пор заполняло меня, целиком все, что будет здесь: теплое молоко, теплые руки и игрушки — мои и купленные ТОЛЬКО ДЛЯ МЕНЯ… И книжки, и собственная комната… это что, тоже НАВСЕГДА?!

— Ну скажи мне, чего ты больше всего хочешь? — спрашивает Тильда и наклоняется, чтобы снять с меня сандалии.

— Я сама… — говорю я, смущаясь, потому что это уже слишком… слишком много счастья… Мне этого не вынести! Оказывается, счастье бывает почти таким же невыносимым, как горе, и так же захлестывает горло, и слова плохо идут…

— У нас с тобой впереди целое лето! — восклицает Тильда. — Хочешь, поедем на море? Ты никогда не видела моря?

— Нет… — еле шепчу я, — не видела…

— Вот и поедем! Тебе надо набираться сил, малыш… Столько дел впереди! А ты у меня такая хрупкая!

Она подхватывает меня на руки и кружит по передней, так что расстегнутые сандалии разлетаются в разные стороны, ударяются о стены и падают. Но она только смеется:

— Совсем, совсем ничего не весишь! Черешни хочешь? Я купила!

В кухне, большой, почти огромной, в два окна, НАШЕЙ кухне, на столе действительно стоит тарелка с черешней. Это так красиво: цветущие липы за двумя огромными окнами, белая скатерть на дубовом столе и темные, глянцевитые, с крепкими черенками ягоды на расписной глиняной тарелке. Все: и окна, и стол, и скатерть, и такой же, как они и все это утро, трехстворчатый, основательный, прозрачный, теплый, расшитый бликами запах лип, льющийся в дом, — так восхитительно, что у меня совсем перехватывает дыхание, когда я понимаю, что это — для меня. И врезавшаяся в память на всю жизнь картинка летнего дня с черешней, зелеными бликами от листвы на белой крахмальной скатерти, и там же, контрапунктом, мощный малиновый рефлекс от ягод — это все тоже НАВСЕГДА.

— Ну, что ты хочешь? — снова спрашивает Тильда и так смотрит, что я вся устремляюсь прямо к ней, хотя сижу неподвижно. Но я все равно словно лечу… ей навстречу… всему этому навстречу… вся целиком — навстречу!

И только холодный ПРЕДУПРЕЖДАЮЩИЙ голос Аллы где-то внутри — словно цепь, которой я привязана к прошлому. Еще миг — и она натянется, сомкнется на горле, и меня рванет назад, словно разбежавшегося пса, и я захриплю, и упаду… Да. И это — тоже НАВСЕГДА! Аллин голос… отрава сомнения… и желание забыть, и знание, что НИКОГДА и НИЧЕГО не забудется…

— А хочешь, приедем с моря и котенка заведем? И он будет спать с тобой рядом… Когда я была маленькой девочкой, у нас была кошка. Или это был кот? Наверное, все-таки кот — кошка приносила бы котят, а их я не помню! Хотя котят всегда помнишь, правда?

Я помню только мамины худые руки, копошившиеся в помоечном баке — один раз, когда у нас совсем не было ничего в доме, мама туда пошла. А я стояла рядом. Вдруг из бака с шипением выпрыгнула кошка — прямо маме в лицо! Она отскочила так, что спиной налетела на меня, и мы обе упали, а кошка убежала. Нет, я не люблю кошек… я все время буду ждать, что она прыгнет… метя прямо в мои глаза!

— Нет, — тихо говорю я, — нет… не надо.

— Ты любишь собак? — спрашивает Тильда.

Собак любит Алла… это она мечтает о большой-пребольшой собаке… Мне же достаточно того, что есть здесь и сейчас — тепла самой Тильды, и солнца в окне, и запаха, который словно гладит меня по лицу, и далекого моря, и черешни… Скатерти, которую я боюсь испачкать соком, и тарелки с выпуклым узором, по которому так и тянет провести пальцем!

— Малыш… ну скажи, скажи, чего бы ты хотела? Я так тебя люблю… Мне хочется исполнить твое самое заветное желание! Правда! Глазки мои любимые… — Она целует меня в глаза, которые я сразу же зажмуриваю, в волосы, в щеки, прижимает к себе… — Солнышко ты мое…

Я хочу сказать, что тоже очень счастлива, но я не знаю, как такое выговорить… Я НЕ УМЕЮ! Пока не умею. Но я научусь, обязательно научусь!

Внезапно я вижу, какая Тильда красивая и как она подходит ко всему этому: к белоснежной скатерти и старому дереву мебели, и к цветному стеклу с острыми гранями, в которых дробится и множится солнечный луч… К хрусталю люстры и паркету пола… К портретам на стенах в гостиной и промытым до полной невидимости стеклам высоких окон…

Она подходит и к тем, старым, еще черно-белым фото своих родителей, бабушек и дедушек, и к другим — на толстом картоне, в лакированных и металлических, с завитушками рамках с подпоркой сзади… К пузатым флакончикам на туалетном столике в спальне и к словам «паспарту» и «саше»…

Я же ни к чему пока не подхожу… Я пока чужая, СЛУЧАЙНАЯ. Я не гожусь сюда… Ни к зеркалу во весь рост в тяжелой раме, ни к двери, которая уже много раз пропускала меня, но так ко мне и не привыкла. Как замок не может привыкнуть к новому ключу, хотя он по виду совсем как настоящий. Я же пока… нет, не НАСТОЯЩАЯ. Хотя волосы у меня уже не топорщатся как попало, а отросли и лежат красивыми волнами — Тильда сама водила меня к парикмахеру и объясняла, как именно их нужно подстричь. И у меня в этом доме новое платье, и махровый халатик, висящий рядом с Тильдиным на крючке в ванной, в которой тоже есть окно, и веселые розовые тапочки, и джинсы, и еще целая куча вещей… Все это очень к месту здесь, в этой квартире, где будем жить только мы вдвоем. Но я сама словно бы НЕ ТА… Почему она выбрала именно меня? Неужели она всего этого НЕ ЗАМЕЧАЕТ?

Я хочу сказать, что очень хотела бы измениться… только этого бы и хотела! Забыть прошлое — полностью и навсегда: и помоечную кошку, и мамину руку, и табличку с номером… я так и не найду ее, когда стану разыскивать эту могилу через много лет! Я хочу, чтобы всего этого НЕ БЫЛО. Я хочу этого очень сильно! Чтобы не было ни детского дома, ни сырой постели, воспоминания о которой будут преследовать меня еще годы и годы… ни слова «зассанка»… ни «рожа — это такое лицо»… ни снега пополам с песком, в который я упала, а потом увидела ангела на дереве. Нет, ангела я хотела бы помнить всегда! Как и ту встречу с Аллой на холодной лестнице… первую встречу, когда она сказала «я все равно буду с тобой дружить». И смешного батюшку с извиняющимся голосом и волосами, собранными в хвостик, я тоже хочу помнить. Хотя мы с ним вряд ли еще встретимся. Всего остального — не надо. Потому что теперь я хочу врастать в ЭТО. Стать НАСТОЯЩИМ ключом. Подходить ко всем замкам в этом доме. Чтобы когда-нибудь сидеть и показывать другой девочке фотографии. И говорить: «Смотри, это твой прапрадедушка! Он был великий сказочник! А прапрабабушка рисовала»! Я и сама буду рисовать… я умею!